Милицейский микроавтобус выехал с Апраксина рынка и остановился в переулке. Передняя дверь открылась, из машины вышел Смирнов. На прощание он помахал рукой своим коллегам – видимо, последний раз.
Машина повернула влево, на набережную Фонтанки, Смирнов же собирался идти вправо по переулку Апраксина, чтобы потом, повернув на Садовую улицу, дойти пешком до станции метро «Сенная площадь». Он грустно посмотрел в сторону удалявшегося милицейского микроавтобуса. Оборвалась пуповина, связывавшая его с СИСТЕМОЙ, в которой всё предустановлено и каждый шаг прописан. Бывший лейтенант чувствовал себя, как беспомощный младенец, которого оторвали от груди и предоставили самому выживать в этом враждебном мире.
Тут он увидел, как с Фонтанки в переулок заехала синяя Вольво и остановилась напротив входа в ресторан «Тритон». Из неё вышли двое – Андрей Разгон в компании компактной задастой секс-бомбы в золотистом платье из металлических звеньев наподобие кольчуги. Вряд ли кто-то мог сравниться с ними по вызывающему великолепию и торжествующей чувственности. Парочка проследовала в ресторан. Швейцар услужливо распахнул перед ними массивную стеклянную дверь. Ресторан высокой рыбной кухни «Тритон»! Средний счет в нём равняется, наверное, зарплате лейтенанта милиции!
«Сколько у этого урода машин?!» – злобно подумал Смирнов. Разгон представлялся ему олицетворением циничного наглого вурдалака без стыда и совести, идущего по жизни с лозунгом: если вы такие умные, то почему я такой богатый?!
Странно, но Смирнов ни на кого не сердился, хотя христианское всепрощение совершенно не было свойственно ему. Он и на Пышного не сердился, ни на бесхребетного Гамлета. Он не испытывал злобы к начальнику УВД, затеявшего незаконную расправу под видом важного государственного дела. Один лишь человек вызывал в нём бешенство, такое тяжелое, душное, что Смирнову становилось жарко, трудно было дышать, едва он думал о нём. Казалось, всё жестокое, несправедливое, что совершено было против Смирнова, исходило от Разгона. А еще он замешан в этом «важном государственном деле», жертвой которого падёт Штрум. Сколько в этом жестокости, подлости, низости!
Но он не мог сознаться себе в том, что злоба его питалась теперь не только мыслью о вине Разгона против Смирнова и Штрума, но в большей степени тайным чувством своей вины перед Разгоном. Сначала этот милицейский гоп-стоп на улице Трефолева – вымогательство 57,000 рублей. Теперь и вовсе караул – трусливое похищение крупной партии товара, который спрятан у знакомого барыги на складах Апраксина рынка.
Как любой виноватый стремится поскорее избавиться от того, перед кем виноват, так Смирнов, судорожно вытащив мобильный телефон, стал набирать Штрума.
- Алё, Вить! Ты где? Надо встретиться! Да, срочно!
Штрум ответил, что сегодня уже никак – он занят приготовлениями к завтрашнему дню. Услыхав про предстоящую акцию, Смирнов запротестовал:
- Ни в коем случае, это ловушка! Тебя хотят за… на тебя все траблы скинут!
И снова стал настаивать на встрече – по телефону такие вещи говорить нельзя. Штрум недовольно отмахнулся: «Я занят, говорю! Сегодня никак!» Ему хотелось поскорее прервать разговор, так как он подъезжал к месту встречи лидеров околофутбольного движения.
Смирнов выдал то, ради чего, собственно, звонил:
- Разгон в этом замешан, он – враг!
Штрум мысленно усмехнулся, сравнив стальные объятия Андрея Разгона и рыхлую тушку Смирнова. Для Штрума человек представлял собой ценность, только если может за себя постоять. Он сказал:
- Далсяʹ тебе Разгон! Займись лучше делом!
И отключился.
Для Смирнова, люто обделавшегося как с работой, так и с командиром Фольксштурма, втянувшего в этот блудняк и теперь поучающим: «Займись лучше делом!», главным делом сейчас было уничтожить Разгона. И лейтенант, с этого дня ставший уже бывшим, принялся обдумывать свои дальнейшие действия. У него оставалась последняя возможность – поехать на Весёлый Посёлок, разыскать кого-нибудь из основных Фольксштурма, например Змея, и рассказать всё как есть, они-то смогут достучаться до Штрума. Но Смирнов не воспользовался этой возможностью.
Его одолевали сожаления и тревоги. Если несколько минут назад он испытывал ненависть к одному только ровеснику Разгону, то теперь он стал подумывать и о 27-летнем Штруме как об объекте неприязни. И, чего уж там скрывать – зависти!
Теперь Смирнов уже не мог простить Штруму обладание Марианной и жалел, что не ответил твердым согласием на предложение Пышного. А ещё лучше было бы сработать на упреждение и сдать с потрохами весь Фольксштурм до того, как Пышный сделает своё предложение.
В этом месте размышлений Смирнов с горечью подумал, что никто бы его не послушал, сколько бы он информации по Фольксштурму ни предоставил. Бригада была в безопасности, пока серьёзные люди сверху не дали команду «Фас»!
Серьёзные люди… Идя к метро, Смирнов с особой силой ощутил своё бессилие. Он знал, что поступает правильно, но следом, вплотную по пятам, шли за ним сомнения, страдание, неверие.
|
